Стеклянный ключ - Страница 10

— За нас, за хризантем! Чтобы все было по-нашему, — и неожиданно мечтательно добавила: — Ах, какой был мальчик!

— А был ли мальчик? — усомнилась Машка. — В смысле — какой? Тот, что таращился на тебя около бара? Слушай пойдем погуляем чуть-чуть, развеемся, а то я уже поплыла…

— В другом месте и в другое время, — призналась Тото шепотом, — влюбилась бы в него без памяти и пошла бы за ним босая на край света.

— Ты?! — даже пискнула Машка. — Пойдем уже, мадонна с енотом. Что тебе мальчик плохого сделал — не понимаю.

Глава 2

Майор Барчук, кривясь, допил остывший несладкий кофе из забавной керамической кружки, подаренной девочками из секретариата к 23 февраля. На дне кружки важно восседала большая пупырчатая жаба с открытым ртом. Когда жидкость подходила к концу, что-то там такое происходило по законам физики, что жаба громко квакала. И обычно майор довольно смеялся. Но сейчас даже любимая зверушка радости не прибавила: близился срок сдачи трех «убойных» дел, и если по двум из них наконец наметился прогресс, то третье выглядело идеальным образцом «глухаря». Хоть выставляй в музее с соответствующей табличкой.

Поэтому он с нетерпением ждал друга и коллегу, Юрку Сахалтуева, который последние дни предпринимал отчаянные попытки сдвинуть его с мертвой точки и таким образом избежать расстрела прямо у стенки в кабинете начальства. Шеф досиживал последний год до пенсии, и как раз в этом судьбоносном году им особенно везло на какие-то заморочки.

Полковник Бутзубеков Данила Константинович, по кличке Бутуз Константинополевич, был твердо убежден, что подчиненные не дадут ему спокойно уйти на заслуженный отдых, доведут-таки до инфаркта; и скорбно обещал, что они однажды поймут его трагедию — когда им крепко стукнет по голове шестым десятком и настигнет их запоздалое раскаяние, но будет уже поздно. А Барчук на это отвечал, что никакого раскаяния не случится, ибо так долго он все равно не проживет.

Работа у них действительно была собачья, не на знатока, а на любителя: не зря об этом пишут столько книжек и снимают столько фильмов и сериалов. Зарплата мизерная, условия адские, мир сошел с ума — опера об этом знают поболее других; и потому в милицию идут служить либо жуткие карьеристы, либо утописты-романтики, верящие в торжество справедливости и закон.

Майор Барчук принадлежал к последним, и потому никто не удивился, когда жена бросила его лет через пять после свадьбы, присовокупив на прощание, что «уж лучше бы тебя, идиота, пристрелили, хоть пенсию получала бы». Николай понимал, что это она брякнула со злости, в состоянии аффекта, который в суде всегда считался смягчающим обстоятельством, но легче ему от этого почему-то не становилось. Уже три года прошло, как они расстались, и он жил не тужил, но случалось иногда, вдруг, посреди бела дня, вспоминал эту фразу, и ему хотелось найти бывшую супругу и молча, не говоря ни слова, врезать ей от души.

Или — бывало и такое — просыпался ночью, стоял у давно немытого окна, курил и мечтал, что вот поступит на службу в Интерпол после какого-то особенно удачно проведенного дела, купит себе серебристый «мерс», трехкомнатную квартиру, домашний кинотеатр и всякую прочую престижную дребедень; и однажды встретится с ней где-нибудь в гостях у общих знакомых. И виделось ему в этих мечтах, что бывшая жена, гордящаяся своим нынешним достатком и преуспеванием нового супруга, окажется вовсе не настолько счастливой, как притворяется. Разговор у них случится бестолковый, скомканный — это с ее стороны. Он же будет сух и корректен, с отстраненным холодным взглядом. А она будет смотреть на него жалобно, как побитая собака; и тогда он небрежно взглянет на золотой «Ролекс» и скажет: «А теперь прости, мне пора, дела — сама понимаешь. Все никак не застрелят…»

Застрелят не застрелят, а полковник сожрет заживо, даже костями не подавится. И Барчук обреченно принялся перелистывать тоненькое дело, будто надеялся отыскать в нем бумагу, которой до сих пор не замечал.

Неживой гражданин, паскудивший отчетность целого отдела, был обнаружен в октябре прошлого года группой отдыхающих на Трухановом острове. Так что загробную свою жизнь он начал с того, что основательно испортил пикник двум приличным семействам, которые еле-еле выбрались на него впервые за семь месяцев.

Отцы обоих семейств были люди солидные и занятые, вытащить их на отдых было не проще, чем спасти из болота тонущего гиппопотама силами двух слабых женщин. И вот когда несчастные дамы все-таки подвигли своих благоверных на благородное деяние во имя семьи, утверждая, что откладывать дальше некуда — в ноябре еще никто не купался в речке и не жарил шашлычок на природе, случилась с ними оказия в виде трупа, обнаруженного в кустах непоседливыми ребятишками.

За детей беспокоились, но юное поколение, насмотревшееся по телевизору боевиков и триллеров, оказалось гораздо более подготовленным к житейским реалиям, нежели их мамы, впавшие в длительную истерику. Детишки отвечали на вопросы внятно, толково, спокойно и рвались поучаствовать в следствии, однако ничего существенного сообщить не смогли.

Психолог, вызванный для реабилитации несовершеннолетних, занимался мамашами; папы тихо, но с чувством проклинали семейный отдых на природе.

Покойного, само собой, никто из них не знал.

Труп был прилично одет; следов отчаянной борьбы на нем не обнаружили. Особой загадки его смерть не составляла: гражданина закололи, как поросенка, под левое ухо, ловко, аккуратно. Похоже, что если он и успел пикнуть, то очень тихо. И лицо у него, кстати, было удивленное. Впрочем, впечатление к делу не подошьешь.