— Да, — признала Татьяна, рассмотрев украшение, — замок на редкость удачный. Вот что: я его беру. А теперь все это унесите, и мы сейчас будем мерить вон то зеленое платье.
— Оно вам пойдет, но оно слишком строгое. Это для торжественного приема. И, — девушка немного замялась, — дорогое.
— Вот именно, — улыбнулась покупательница. — Строгое, дорогое, изысканное.
Девушка не стала больше спорить, тем более что комиссионных с этого наряда заплатят существенно больше, нежели с вязаного пуловера. И бережно разложила перед странной посетительницей, в которой категорически отказывалась признавать художницу (что она, художниц не видела?), облегающее платье густого изумрудного цвета, из тонкого джерси, с крохотными пуговками из настоящего золота по высоким манжетам. Платье сидело на Татьяне как вторая кожа. И проходивший мимо хозяин чуть шею не свернул, залюбовавшись ею.
— Ослепительная женщина, — поделился он с главным менеджером, и оба снова с головой погрузились в свои бумаги.
Затем Тото побывала у окулиста и заказала себе зеленые цветные линзы, чем серьезно удивила беднягу, долго убеждавшего клиентку, что нет смысла ставить зеленые линзы на глаза зеленого цвета. Однако наша героиня могла быть очень убедительной, когда хотела, и, убежденный купюрой опять-таки приятного зеленого цвета, он смирился: любые капризы за ваши деньги.
А еще через полчаса она очутилась в шляпном салоне, хозяйка которого, известная на весь Киев модистка, бросилась к ней с поцелуями.
— Ты настоящая мерзавка! — сообщила она. — Где можно столько пропадать?
— Юленька, — обняла ее Татьяна, — подожди, что ты скажешь, когда узнаешь, с чем я к тебе пожаловала. У меня заказ на завтра.
И она предъявила приятельнице эскиз шляпки.
Юля налила ей огромную кружку кофе, усадила за низенький столик, а сама принялась разглядывать рисунок.
— Знаешь, за что я тебя люблю? — спросила она минуту спустя. — За непоколебимую веру в мой гений. Ты всерьез думаешь, что до завтра я успею соорудить этот шедевр?
— Есть такое слово — должна. Ты комсомолка или где?
— Правильно, — закивала шляпница, — и пулемет снова застрочил. Нет, ты неповторимая женщина. Сколько я тебя знаю, столько ты ставишь невыполнимые задачи.
— Знаю, кому ставлю.
— Сделаю. Но с одним условием. Помнишь? Я — обязательный свидетель триумфа. Где ты его завтра, кстати, планируешь?
— У меня выставка, — пояснила Тото. — Впервые в родимых пенатах, не смогла отвертеться. Вот приглашение, держи.
— Я по твоим рисункам могу читать, как по гадальным картам, — задумчиво сказала Юля. — Каждый раз они значат что-то совсем другое. Я точно знаю, когда ты влюблена, когда печальна, когда тебя обуревают новые идеи. Даже могу не расспрашивать.
— И что на сей раз? — полюбопытствовала Тото.
— Ты была влюблена, но кто-то тебя очень прогневал. И я ему не завидую. Как ты, солнце?
— Киплю, как гейзер. Депрессия у меня, разве не видно?
— Ах, если бы все мои заказчицы впадали в такие депрессии. Ну, показывай свое платье. Ты принесла наряд, под который мы работаем?
Переводя взгляд с рисунка на вещи, модистка возопила:
— И это ты предлагаешь совместить? А что? С твоим умением показывать шляпки… Я тебя обожаю. Ночевать останешься?
— Падаю, но нельзя. Есть еще пару неотложных визитов. Если ты не против, приеду под утро.
— Возьми запасные ключи, — приказала Юля. — Они там, как всегда, на гвоздике. Ох, Тото, как мне это напоминает твою первую свадьбу.
— И не напоминай.
Первой важной встречей было совещание с Бабуином, проходившее все в том же японском ресторане, полюбившемся обоим.
— Ты сегодня ослепительная красавица, — сказал Павел, нежно целуя ее. — Слушай, может плюнуть на все мои убеждения и принципы относительно того, какая супруга нужна финансовому воротиле, да и жениться на тебе в конце-то концов.
— Пашка, ты еще не нажился в свое удовольствие, не нагулялся. Оно тебе надо? — рассмеялась она, и Бабуин немного загрустил, потому что он шутил, конечно, но в каждой шутке, как известно, всего только доля шутки, а остальное правда.
— У меня две огромные просьбы, — сказала Татьяна.
— Опять специалиста по «жучкам» прислать? — спросил он.
— Не помешало бы. Конечно, тетушки мои крепко помнят тридцать седьмой и ни о чем серьезном под страхом смертной казни не заговорят в квартире, что блестяще продемонстрировала наша последняя беседа, но мне бы еще «глушилку», чтобы не подслушивали на улице.
— Ого, — сказал Бабченко, — серьезные дела пошли. Не вопрос, сделаем.
— Я там покопалась кустарным образом, — призналась Тото, — но лучше перестраховаться перед решающим раундом. Когда он сможет зайти?
— Да хоть завтра. Ты своих предупреди, чтобы впустили. Они его помнят?
— Помнят, у моих тетушек феноменальная память.
— А кто кухню ищет каждый божий день? — возмутился Пашка.
— То кухня, а то — жизнь, — туманно пояснила его собеседница. — И вот еще что. Я, то есть не я, а тетушки, нашли прабабушкин тайник, а в нем вот это. — И, убедившись, что охрана бдит и даже мышь не проскользнет к их столику без высочайшего бабуинского соизволения, выложила перед другом две шкатулки.
— Что это? — спросил Павел.
— Вот это, — она открыла первую и показала три письма, — переписка, точнее крохотный ее фрагмент, молодого короля Франции, Людовика, значившегося в истории под порядковым номером четырнадцать, с одной из моих безумных прабабок. Два письма написал Луи, одно — она, собственноручно.