Стеклянный ключ - Страница 71

— Ну, может быть, и подозрительность, — протянул Артур. — Только что-то часто я вижу одного и того же типа в нашем дворике. А я за столько лет выучил всех соседей, сколько их ни было. Это не наш. А сидит как привязанный. Ради кого бы ему еще здесь сидеть?

— Не обращайте внимания, — посоветовала Олимпиада Болеславовна. — Мало ли. Может, он собачку выгуливает.

— Ну да, в отсутствие самой собачки… Ладно, наверное, вы правы. Это я уж ко всему цепляюсь. Лучше скажите, что мне делать?

— Терпеть и ждать, — постановила Липа. — А потом, дитя мое, жизнь еще не закончилась.

Артур отхлебнул из чашки, помолчал. Глухо произнес:

— По секрету — иногда хочется, чтобы закончилась, потому что нету сил терпеть. Мне кажется, я не вынесу, если мы расстанемся.

— Сможете, вынесете, — печально ответила ему Капитолина. — Человек такое страшное существо, что без всего может жить. Даже без воздуха… какое-то время.

* * *

Николай сидел на лавочке, в тени огромного и пышного куста жасмина, курил и думал. У него так и не хватило духу подойти к Артуру со своими вопросами, и он просто проводил его от офиса до маленького дворика в Музейном переулке, ставшего за последнее время родным. Майор уже и сам не знал, чего ему больше хотелось — размотать ли до конца дело Мурзакова или просто наблюдать за этими людьми, быть в курсе их жизни, событий, и хоть так иметь к ним отношение. А может, он мечтал о несбыточном? О том, что однажды будет сидеть не здесь, на лавочке во дворе, а там, за столом, среди шумной и нелепой этой компании.

Стол ему виделся отчего-то обязательно круглым, под лимонным шелковым абажуром. На таком столе просто не может не быть тяжелой скатерти с кистями и бахромой. И в огромном буфете завлекательно поблескивает хрустальный лафитный графинчик в окружении тяжелых стаканчиков, как генерал со свитой адъютантов.

Варчук в жизни не пробовал лафита, и Бог его знает, отчего вспомнил именно о нем.

А еще ему грезилось, что Капитолина и Олимпиада Болеславовны непременно должны раскладывать пасьянсы на две, а то и три колоды. Аркадий Аполлинариевич — чертить что-то в альбомчике с эскизами, а Геночка — шуршать газетой и пить кофе.

У Николая никогда не было такого уютного и теплого дома, и теперь он словно смотрел сны наяву; и не находилось у него сил, чтобы от этих снов отказаться. И потому майор не слишком хорошо представлял себе, как останется когда-нибудь без них всех и, особенно, без Татьяны — загадочной, опасной, многогрешной и такой необходимой. Как это возможно?

* * *

Про пасьянс майор угадал как в воду глядел. Когда Артур ушел, очаровательные сестрицы прибрали со стола угощение и принялись раскладывать «Паука» на четыре колоды. То было кропотливое занятие, требующее не только терпения и внимания, но и таланта.

— Может, надо было ему рассказать правду? Потому что чует мое сердце, что Таточке очень скоро потребуется помощь, а что мы, старые перечницы, можем сделать? — вздохнула Капитолина.

Липа окинула ее задумчивым взглядом:

— А какую правду ты ему собираешься рассказать? Ты, голубушка, и сама правды не знаешь, и никто ее не знает. Одна только Нита знала, да и то не все… Ох, не все…

— Если это все-таки дело рук Влада, то жди беды. Он никогда не умел останавливаться, — настаивала Капа.

— Как и его валахский тезка. На одно уповаю — что он уже умер, — вполне серьезно ответила Олимпиада Болеславовна, и по тону ее было ясно, что она подозревает в предмете беседы столько же отрицательных качеств и великих возможностей, сколько и во всемирно известном упыре.

— Такие ни в аду, ни в раю не требуются. Они тут надолго задерживаются. Я вообще подозреваю, что мы обитаем в чистилище, — понизив голос, поделилась с сестрой Капитолина.

— Упаси Боже! — внезапно голос Олимпиады стал мечтательным и зазвенел, как когда-то в юности. — А хоть и страшен он был в гневе, но иногда я Ните завидовала. Мало какая женщина может похвастаться, что мужчина всю жизнь посвятил любви к ней, а потом ненависти — и тоже к ней. Великое чувство имел.

— Знаешь, Липочка, — Капитолина Болеславовна нервно поправила очки, — как говорил Александр Сергеевич: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

— Не знаю, я, грешная, не уверена, что не хотела бы такого супруга…

— Ненормальная! Типун тебе на язык! — рассердилась Капа. — И пасьянс не сошелся!

* * *

Она уже успела и повышивать, и помузицировать, и даже вздремнуть чуток, а возлюбленного как не было, так и не нет. Тото сердито подошла к зеркалу и, уставившись в серебристую поверхность, принялась беседовать с единственным живым существом в доме, не считая толстого золотого рыба, — со своим отражением.

— Все хорошо, — поведала она зеркальному двойнику, — но в течение пяти лет само собой разумеется, что обещание прийти домой в девять ничего не означает. Ровным счетом ничего. И ведь не возразишь. Все правильно. Все нормально! У него. Ты готова всю оставшуюся жизнь подчиняться этим правилам?

И отражение покачало головой в том смысле, что, конечно же, нет.

— Правда, ты тоже хороша, — продолжала Тото свой обличительный монолог, — но у тебя есть крохотное оправдание. Давай, давай скажем это вслух. Ты не чувствуешь надежности. Той самой надежности, о которой так много и долго трепались большевики.

Она смотрела на себя огромными, все расширяющимися глазами:

— Мне страшно. Как иногда бывает страшно.

И казалось ей, что ничего уже не случится в ее жизни по-настоящему прекрасного и светлого, что суждены ей только тоска и воспоминания, и, когда станет по-настоящему невыносимо, она согласится принять любой выбор, любой каприз судьбы, лишь бы не оставаться больше никогда одной, наедине со сверкающим в темноте зеркалом и одинокой, печальной, все потерявшей женщиной в нем.